"Я задал Инге три вопроса, чтобы она мобилизовала то, что для нее важно, а что – нет. Так проявилось несколько краеугольных тем. Что касается одного из первых названий – «Мой двор», ‒ это на самом деле было более связано с конкретными воспоминаниями Инги о бывшей, не нынешней Грузии, которая осталась в воспоминаниях или ушла в мир иной", - рассказывает режиссер Агнюс Янкявичюс.
Первая часть будущей трилогии «Три селфи» под общим названием всей задуманной композиции, объединяющей темы: что есть красота, что там за дверью и что есть над нами...
- Создавая спектакль, творцы сценического искусства сильно рискуют, так как публика часто любит приходить с предубеждением, ожиданиями и придумав удобный для себя имидж актера. В Вашей постановке Ингу Машкарину мы увидели без предназначенных для банальных постановок «инструментов»: песен, увеселения публики шутками и анекдотами, ходульных и легко распознаваемых пародий любительских «капустников». В первой части драматической трилогии «Селфи 1. Красота» актриса как бы не играла роль, а поделилась с публикой рассказом, который исполнила как storytelling.
- Когда я был ребенком, очень любил слушать сказки, которые мне рассказывали или читали мама и бабушка. Любимейшей книгой были «Английские сказки», а все сказки очень страшные – про людоедов, вампиров. Самая страшная называлась «Кроглин Грейдж».
Это тоже был storytelling. Помню – лежу в кровати, мне рассказывают сказку с намерением меня усыпить, а я прекрасно понимаю, что точно не буду спать. Перед собой вижу только потолок, люстру и мамино или бабушкино лицо, которое, знаю, рассказывает только мне. Как будто это – наш маленький заговор и никто об этом не знает – ни о чем был рассказ, ни что я услышал и для себя узнал. Такая тайна. Когда по поводу этого спектакля мы встречались с И. Машкариной, по сути, происходило то же самое – я сидел, а она рассказывала эпизоды из своей жизни, своего прошлого и настоящего...
Вся ситуация была аналогична моему опыту из детства: я слушал человека, который хотел рассказывать, и ему было что рассказать. Поэтому моя личная страсть слушать истории, а желание и способность Инги их рассказывать подсознательно продиктовали форму будущего спектакля, что и как должно было быть.
- До того как в печати появилась первая весть об этом спектакле, его рабочее название, «Мой двор», было более связано с опытом и переживаниями самой И. Машкариной. Позже, во время первых репетиций, Вы задали актрисе вопросы о трех самых больных для нее темах. Возможно, тогда родилась идея будущей трилогии «Три селфи»?
- Нет, эти мысли возникли позже. Я задал Инге три вопроса, чтобы она мобилизовала то, что для нее важно, а что – нет. Так проявилось несколько краеугольных тем. Что касается одного из первых названий – «Мой двор», ‒ это на самом деле было более связано с конкретными воспоминаниями Инги о бывшей, не нынешней Грузии, которая осталась в воспоминаниях или ушла в мир иной. Из этих рассказов мне бы не удалось создать аутентичность – все то, что связано с традициями, запахами, ощущениями.
Я перенял только некоторые впечатления ‒ то, что очень важно, что осталось как ностальгия, горечь потерь, тоска по конкретным людям, местностям... Эти вещи я могу понять, прочувствовать, так как и сам это пережил, и другие люди это испытывают. Из рассказов Инги я понял, что у нее много внутренних упреков, обид, неудовлетворенности, а тем самым – много любви и страсти. Это тесно связано с отношениями детей и родителей разных периодов жизни. Сама Инга – мать, она видит других матерей...
Она переживает, когда родители воспитывают детей «под себя», пытаясь в детях реализовать какие-то свои невоплощенные мечты, по какому-то принципу инструкций. Это оставляет в жизни человека роковые травмы, чаще всего – в области самооценки, эмпатии, альтруизма. Было заметно, что для Инги, как личности и общественника, гражданина, это актуально – ей небезразлично, что происходит в других дворах, в других семьях. Первая история и родилась под сильным воздействием такого взгляда.
- В начале спектакля актриса обращается к публике стихами русского поэта Иосифа Бродского «От окраины к центру», задавая минорный тон. Потом она начинает минимально играть на актерских инструментах, создавать персонажей, рассказывать истории, и настроение вроде бы становится светлее, публика поддается соблазну якобы веселого театрального анекдота. Но позже написанная тобою история ведет в страну настоящей печали. Почему был избран такой стиль ‒ storytelling?
- Не было так, что я сам все придумал и записал от и до. С самого начала появилась поэма И. Бродского «От окраины к центру». Окончив школу, я никуда не поступил. Поэтому меня сразу стали «дергать» насчет армии. Сделали разные анализы, послали в Каунас, в Военный госпиталь, а там выяснилось, что у меня нет одной почки, и меня освободили от этой обязанности.
Так как с другими ребятами в госпитале очень долго занимались, я пошел погулять по Лайсвес аллее, где повстречал поэта Гинтараса Патацкаса. Мы побеседовали. Он мне цитировал Бродского, много говорил о нем и все отмечал, что сам многому научился у Бродского и что это – невероятно талантливый поэт. И я все это запомнил.
Позже купил книгу избранных стихов Бродского, где оригинальные стихи были напечатаны вместе с переводом на литовский язык. Признаюсь, Бродский не произвел на меня особого впечатления, но эта конкретная поэма «От окраины к центру», она меня «отключила». Я еще обратил внимание на дату написания – 1962 год, а ведь сам Бродский родился в 1940 году... Значит, в двадцать с небольшим лет он написал Такое произведение. Меня это привело в глубокий шок – и из-за качества, ритма, образов, содержания...
Я потому вспомнил ее, что обнаружил параллель с тем, о чем говорила Инга. По-видимому, с ожиданием, тоской.
Позже возникла мысль, что есть такая старенькая пенсионерка, которая не поднимает глаз. Как-то по телевизору показывали новости, где пенсионеры жаловались, что они изнурены, что над ними так издеваются в смысле пенсии, что им даже стыдно глаза поднять, кажется, что всю оставшуюся жизнь они вынуждены пахать взглядом землю. Мысль о пенсионерке возникла именно оттуда.
Потом я уже начал размышлять, почему именно эта старушка не поднимает глаз, и нырнул в детство. А в детстве уже, конечно, так велела мама – чтобы дочка не позорила. Ведь в деревне – люди темные, они пугаются вещей, которых не понимают, когда они чего-то не знают, не осознают, их охватывает огромный стыд, что о них будут думать как о «фриках» („freak“ по-английски – ненормальный, сумашедший).
- В спектакле Вы также используете образ чужого / alien („Alien“ – научно-фантастический фильм режиссера Ридли Скотта, США, 1979 г.; alien – пришелец, тварь с жуткой внешностью), явно указывающий на дочь как чужую не только в собственной среде, семье, но и, в сущности, повсюду.
- Дальше история развивается так, что эта пенсионерка – чужая, неприспособившаяся, неприкаянная, потом – тема «Чужого» („Alien“). Я подумал, что эта тварь полностью соответствует образу героини, как она сама себя видит или воображает – как кого-то, кто даже не достоин ползать по этой земле. Ведь эта девочка, позже – пенсионерка, всю свою жизнь отрабатывает матери, которая с отцом «строила коммунизм», чтобы родители могли гордиться своей дочерью.
Бывает так, что ты что-то сделал и тобой начинают гордиться, и ты без всяких двусмысленностей видишь эту гордость, когда чувствуешь себя так, как будто тебя наградили невидимой медалью – ты не просто какой-то рядовой брокколи, ты уже самотоятельное существо, способное создать некую незримую духовную добавленную стоимость.
А на самом деле, с психологической точки зрения, это – словно рабовладельческая система южных штатов Америки. Это мы и показываем, только гипертрофированно.
А потом Бродский к пенсионерке «прилип», как некий контрапункт. Для этой конкретной пенсионерки «От окраины к центру» – словно мост, атомная бомба, готовая быть взорванной тогда, когда приблизится и во всей своей красоте проявится Хиросима.
- А решение оформления сцены Вы предложили? „Late wisdom of Inga Mashkarina“ («Поздняя мудрость Инги Машкариной» ‒ ред.) – встречающий приходящих в зал зрителей слайд, осыпанная гроздьями искусственного винограда небольшая избушка, сквозь ее окошко актриса наблюдает за публикой. Потом она выходит и...
- Выдающиеся личности много не зарабатывают, поэтому на большой дом у них нет денег. Другое дело: так как Инга откуда-то выходит, произносит некую мудрость и куда-то возвращается, и это – всё, она, конечно, может выйти и из-за кулис. Но я подумал, что было бы интересно, если бы она вышла из домика.
Ведь Инга родом из Грузии, так почему бы тут не быть винограду, почему не могут быть видны горы, а среди них – такая маленькая избушка, в которой происходят для кого-то важные вещи? В сущности, у меня было очень простое представление: все собравшиеся зрители – это те люди, которые пришли к Инге Машкариной выслушать некую ее мудрость, словно к Дельфийскому оракулу. А она произносит свою мудрость, и вот, живите теперь с нею.
Разве Дельфийский оракул спрашивает, хорошо ли он сказал? Не спрашивает. Как и Ванга – пришла, сказала, ушла. А вы делайте, что хотите, с этой мудростью. Неужто тут кого-то будешь учить? На то есть университеты. Вылечить? Для этого есть Сантаришкес. Сказать, кто плохой, а кто хороший? Для этого есть Карбаускис и Верига. Для всего этого Машкарина не нужна.
- Итак, основная тема первого моноспектакля «Селфи I. Красота» ‒ о красоте?
- Понятие «красота» в контексте этой постановки включает в себя отношения между детьми и родителями, что на самом деле и должно быть красотой. И тут главный вопрос – может ли эта красота быть создана? Я и сам часто размышляю: если бы у меня был ребенок, как нужно себя вести, чтобы не травмировать его?
До шестнадцати лет я совершенно не читал книг, и только получив аттестат, подумал, что, может быть, уже пора и какую-нибудь книгу прочитать. Решил начать с Библии. Ветхий Завет мне очень понравился, это была полная «жесть». Единственное предложение, которое меня абсолютно удовлетворило, потому что оно вместило столько, сколько мне в ту пору было нужно: В этой жизни нужно нести перед собой горящий кулак. В этом кулаке помещается и сила, и красота, и гуманизм. Думаю, что родители должны сказать ребенку – вот твой кулак, вот спички, но зажги сам, потому что я разрешаю. Отношения между детьми и родителями должны быть красотой, должны быть такими.
- О чем будут другие селфи- трилогии – о том, что есть над нами и что cкрывается за дверью?
- Да, о двери цвета шампанского. Инга говорила, что дверь ее родителей была цвета шампанского, и тут я сразу же разглядел контрапункт. Дверь, шампанское, пустая квартира, умершие родители...
Шампанским выстреливают не по таким поводам, не тогда, когда все умерли, а когда они живы, но все равно дверь – цвета шампанского. И у Олдоса Хаксли дверь предназначена для перехода на другой уровень сознания. Дверь – это „The Doors“ и Джим Моррисон. А над нами... Это нечто, связанное с властью, с Богом...
-Спасибо за беседу.
